суббота, 18 мая 2013
понедельник, 06 мая 2013
Крылатая фраза «Русские не сдаются!» облетела весь мир еще в годы Первой мировой войны — в 1915 году во время обороны небольшой крепости Осовец, расположенной на территории нынешней Белоруссии. Маленькому русскому гарнизону требовалось продержаться лишь 48 часов. Он защищался более полугода – 190 дней!
Немцы применили против защитников крепости все новейшие оружейные достижения, включая авиацию. На каждого защитника пришлось несколько тысяч бомб и снарядов, сброшенных с аэропланов и выпущенных из десятков орудий 17-ти батарей, включавших две знаменитых «Больших Берты» (которые русские ухитрились при этом подбить).
Немцы бомбили крепость день и ночь. Месяц за месяцем. Русские защищались среди урагана огня и железа до последнего. Их было крайне мало, но на предложения о сдаче всегда следовал один и тот же ответ. Тогда немцы развернули против крепости 30 газовых батарей. На русские позиции из тысяч баллонов ударила 12-метровая волна химической атаки. Противогазов не было.
Все живое на территории крепости было отравлено. Почернела и пожухла даже трава. Толстый ядовито-зеленый слой окиси хлора покрыл металлические части орудий и снарядов. Одновременно германцы начали массированный артобстрел. Вслед за ним на штурм русских позиций двинулись свыше 7000 пехотинцев.
Казалось, крепость обречена и уже взята. Густые, многочисленные немецкие цепи подходили все ближе и ближе… И в этот момент из ядовито-зеленого хлорного тумана на них обрушилась… контратака! Русских было чуть больше шестидесяти. Остатки 13-й роты 226-го Землянского полка. На каждого контратакующего приходилось больше ста врагов!
Русские шли в полный рост… В штыковую. Сотрясаясь от кашля, выплевывая, сквозь тряпки обматывавшие лица, куски легких на окровавленные гимнастерки…
Эти воины повергли противника в такой ужас, что немцы, не приняв боя, ринулись назад в панике топча друг друга, путаясь и повисая на собственных заграждениях из колючей проволоки. И тут по ним из клубов отравленного тумана ударила, казалось бы, уже мертвая русская артиллерия.
Это сражение войдет в историю как «атака мертвецов». В ходе ее несколько десятков полуживых русских воинов обратили в бегство 14 батальонов противника!
Русские защитники Осовца так и не сдали крепость. Она была оставлена позже. И по приказу командования, когда оборона потеряла смысл. Врагу не оставили ни патрона, ни гвоздя. Все уцелевшее в крепости от немецкого огня и бомбежек было взорвано русскими саперами. Немцы решились занять руины только через несколько дней.
+ видео с ютуб
Немцы применили против защитников крепости все новейшие оружейные достижения, включая авиацию. На каждого защитника пришлось несколько тысяч бомб и снарядов, сброшенных с аэропланов и выпущенных из десятков орудий 17-ти батарей, включавших две знаменитых «Больших Берты» (которые русские ухитрились при этом подбить).
Немцы бомбили крепость день и ночь. Месяц за месяцем. Русские защищались среди урагана огня и железа до последнего. Их было крайне мало, но на предложения о сдаче всегда следовал один и тот же ответ. Тогда немцы развернули против крепости 30 газовых батарей. На русские позиции из тысяч баллонов ударила 12-метровая волна химической атаки. Противогазов не было.
Все живое на территории крепости было отравлено. Почернела и пожухла даже трава. Толстый ядовито-зеленый слой окиси хлора покрыл металлические части орудий и снарядов. Одновременно германцы начали массированный артобстрел. Вслед за ним на штурм русских позиций двинулись свыше 7000 пехотинцев.
Казалось, крепость обречена и уже взята. Густые, многочисленные немецкие цепи подходили все ближе и ближе… И в этот момент из ядовито-зеленого хлорного тумана на них обрушилась… контратака! Русских было чуть больше шестидесяти. Остатки 13-й роты 226-го Землянского полка. На каждого контратакующего приходилось больше ста врагов!
Русские шли в полный рост… В штыковую. Сотрясаясь от кашля, выплевывая, сквозь тряпки обматывавшие лица, куски легких на окровавленные гимнастерки…
Эти воины повергли противника в такой ужас, что немцы, не приняв боя, ринулись назад в панике топча друг друга, путаясь и повисая на собственных заграждениях из колючей проволоки. И тут по ним из клубов отравленного тумана ударила, казалось бы, уже мертвая русская артиллерия.
Это сражение войдет в историю как «атака мертвецов». В ходе ее несколько десятков полуживых русских воинов обратили в бегство 14 батальонов противника!
Русские защитники Осовца так и не сдали крепость. Она была оставлена позже. И по приказу командования, когда оборона потеряла смысл. Врагу не оставили ни патрона, ни гвоздя. Все уцелевшее в крепости от немецкого огня и бомбежек было взорвано русскими саперами. Немцы решились занять руины только через несколько дней.
+ видео с ютуб
Интересная библиотека. Можно скачать старые книги (в основном по истории), атласы. www.runivers.ru/lib/index_lib.php
История Новой хронологии www.chronologia.org/
Сайт с книгами по психологии www.psychology.i-bunin.net/
БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ. КРАСНАЯ АРМИЯ. Краткая история возникновения www.74rif.ru/bel-kras.html
История Новой хронологии www.chronologia.org/
Сайт с книгами по психологии www.psychology.i-bunin.net/
БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ. КРАСНАЯ АРМИЯ. Краткая история возникновения www.74rif.ru/bel-kras.html
воскресенье, 05 мая 2013
среда, 01 мая 2013
Девочка улыбается.... Что-то во мне ёкнуло когда я её увидела.
И лицо этого моряка...
.

Художник Павел Рыженко.Зонтик.
фрагмент
вторник, 30 апреля 2013
Айрис Мердок "Черный принц"
Слишком часто те, кто кричит правду безучастному миру, в конце концов не выдерживают, умолкают или начинают сомневаться в ясности собственного рассудка. Без моей поддержки это могло случиться и с Брэдли Пирсоном. Ему нужен был кто-то, верящий ему и верящий в него. И в нужде он нашел меня, свое alter ego.
*** *** ***
– Ваши, побуждения мне неясны.
– Не прячьтесь за иронию, Брэдли. Ей-богу, я только и делаю все время, что пытаюсь вас умилостивить и расшевелить. Проснитесь, вы живете словно во сне. А нам нужно в борении добиться достойной взаимной прямоты. Разве эта цель не стоит усилий?
– Стоит. Арнольд, вы не могли бы сейчас уйти? Вы не обижайтесь. Возможно, это старость, но я уже не способен так долго выдерживать бурные разговоры.
– Тогда напишите мне. Раньше мы переписывались. Не будем же так по-глупому терять друг друга.
– Хорошо, хорошо. Очень сожалею.
– Я тоже очень сожалею.
– Да выкатитесь вы когда-нибудь, черт вас возьми?
– Вот так-то оно лучше, Брэдли, старина. Ну, всего доброго. До скорой встречи.
*** *** ***
Произведение искусства равно своему создателю. Оно не может быть больше, чем он.
*** *** ***
Всякое искусство имеет дело с абсурдом, но стремится достичь простоты. Настоящее искусство выражает правду, оно и есть правда, быть может, единственная правда.
*** *** ***
... люди обычно имеют о себе совершенно искаженное представление. По-настоящему человек проявляется в долгой цепи дел, а не в кратком перечне самотолкования. Это в особенности относится к художникам, которые, воображая, будто прячут, в действительности обнажают себя на протяжении своего творчества.
*** *** ***
А как убого и ограниченно наше понимание, этому искусство учит нас, наверно, не хуже, чем философия. В творчестве заключена безнадежность, о которой знает каждый художник. Ибо в искусстве, как и в морали, мы часто упускаем главное из-за того, что способны замешкаться в решающий момент. Какой момент надо считать решающим? Величие в том и состоит, чтобы определить его, определив же, удержать и растянуть. Но для большинства из нас промежуток между «О, я мечтаю о будущем» и «Ах, уже поздно, все в прошлом» так бесконечно мал, что в него невозможно протиснуться. И мы все время что-то упускаем, воображая, будто еще успеем к этому вернуться. Так губятся произведения искусства, так губятся и целые человеческие жизни оттого, что мы либо мешкаем, либо без оглядки несемся вперед.
*** *** ***
В последние годы, когда было уже слишком поздно начинать, я иногда жалел, что не вел дневника. Человеческая способность забывать поистине безгранична.
*** *** ***
... я, во всяком случае, понимал, как важно бывает держать до поры до времени язык за зубами, пусть даже это грозит тебе молчанием на всю жизнь. Писательство – как женитьба. Ни в коем случае не следует делать решительного шага, пока сам не изумишься своему счастью.
*** *** ***
За жизнь я не насытился морем. Мне не пришлось жить наедине с ним, проводить дни и ночи в пустынном месте на берегу, где слышен лишь звук прибоя, который даже и не звук вовсе, а голос самой тишины.
*** *** ***
Искусство - это как бы псевдопамять; и боль, сопровождающая всякое серьезное произведение, родится от сознания этой неадекватности. Обыкновенно художник - певец своего мирка, у него всего один голос и всегда одна песня
*** *** ***
Каждый художник - мазохист, упивающийся муками творчества, этого блаженства у него никто не отнимет
*** *** ***
Искусство – это не религия, не молитва и не навязчивая идея. Над художником нет господина. Над ним нет никого.
*** *** ***
– Я не без интереса прочел вашу так называемую рецензию.
– Почему так называемую? Это рецензия. Я не буду ее публиковать.
– Не надо вам было присылать ее мне.
– Верно. И если вас это в какой-то мере удовлетворит, готов сказать, что я об этом сожалею. Вы не могли бы разорвать ее и забыть?
– Я и так уже ее разорвал. Боялся, как бы меня не потянуло перечитать еще раз. А забыть не могу. Брэдли, неужели вы не знаете, какие мы, художники, ранимые и обидчивые люди?
– Знаю по себе.
– Да я и не исключал вас, что вы, ей-богу. Мы – и вы тоже. Когда удар наносят по нашему творчеству, он доходит до самого сердца. Я не говорю о газетчиках, бог с ними со всеми, но люди близкие, знакомые иногда думают, что можно презирать книгу и оставаться другом ее автора. Это невозможно. Такую обиду простить нельзя.
– Значит, нашей дружбе конец.
– Нет. В редких случаях обиду удается преодолеть, вступив с обидчиком в новые, более близкие отношения. Я думаю, это удастся и нам. Но кое-что я должен все-таки сказать.
– Я слушаю.
– Вы – и не вы один, это свойственно каждому критику, – воображаете, что разговариваете с человеком, у которого несокрушимое самодовольство, вы разговариваете с художником так, словно он совершенно не видит собственных недостатков. А на самом деле художник обычно знает свои слабости гораздо лучше, чем любой критик. Только, само собой разумеется, он не обнаруживает свое знание перед публикой, это было бы неуместно. Если он напечатал книгу, пусть она сама за себя говорит. Нелепо семенить рядом и приговаривать: «Да, да, я понимаю, она никуда не годится!» Тут уж приходится помалкивать.
– Вот именно.
– Я знаю, что я второсортный писатель.
– Угу.
– Правда, считаю, что в моей работе есть кое-какие достоинства, иначе бы я ее не публиковал. Но я живу, живу ежедневно, ежечасно с неотступным сознанием неудачи. У меня никогда ничего не получается так, как надо. Каждая книга – это погибший замысел. Годы проходят, а ведь жизнь-то одна. Если уж взялся, то надо работать, работать, работать, делать свое дело все лучше и лучше. И каждый для себя должен решать, в каком темпе ему работать. Я не думаю, что достиг бы большего, если бы писал меньше. Меньше просто и будет меньше, только и всего. Я могу ошибаться, но таково мое мнение, и я его держусь. Вы понимаете?
– Вполне.
– Кроме того, мне это нравится. Для меня писательство – естественный способ получать joie de vivre . А почему бы и нет? Почему бы мне не получать удовольствие, если я могу?
– Действительно, почему?
– Можно, правда, поступать так, как вы. Ничего не доводить до конца, ничего не печатать, жить в постоянном недовольстве белым светом, лелеять в душе идею недостижимого совершенства и на основании этого задирать нос перед теми, кто делает усилия и терпит неудачи.
– Как это метко сказано.
– Вы не обиделись на меня?
– Да нет.
– Брэдли, не сердитесь, наша дружба страдает из-за того, что я преуспевающий писатель, а вы нет – в общепринятом понимании. Прискорбно, но правда, так ведь?
– Ну да.
– Поверьте, я говорю это не для того, чтобы вас разозлить. Мною движет внутренняя потребность отстоять себя. Ведь если я не отстою себя, я вам этого никогда не прощу, а я вовсе не хочу к вам плохо относиться. Убедительно, с психологической точки зрения?
– Без сомнения.
– Брэдли, мы просто не вправе быть врагами. Дело не только в том, что дружба всегда приятнее, дело еще в том, что вражда гибельна. Мы можем уничтожить друг друга. Брэдли, да скажите хоть что-нибудь, ради бога.
– До чего же вы любите мелодраму, – сказал я. – Я никого не могу уничтожить. Я стар и туп. Единственное, что меня занимает в жизни, это книга, которую я должен написать. Только это для меня важно, а все остальное вздор. Я сожалею, что расстроил Рейчел. Вероятно, я уеду на некоторое время из Лондона. Мне надо переменить обстановку.
– О господи. Почему такое спокойствие, такая сосредоточенность на самом себе? Орите на меня. Размахивайте руками. Ругайте, спрашивайте. Нам надо сблизиться, иначе мы погибли. Дружба так часто оказывается на поверку застывшей, замороженной полувраждой. Мы должны спорить, бороться, если хотим любить. Не будьте со мной так холодны.
– Вам хочется заставить меня орать и размахивать руками. Но я все равно не буду.
Слишком часто те, кто кричит правду безучастному миру, в конце концов не выдерживают, умолкают или начинают сомневаться в ясности собственного рассудка. Без моей поддержки это могло случиться и с Брэдли Пирсоном. Ему нужен был кто-то, верящий ему и верящий в него. И в нужде он нашел меня, свое alter ego.
*** *** ***
– Ваши, побуждения мне неясны.
– Не прячьтесь за иронию, Брэдли. Ей-богу, я только и делаю все время, что пытаюсь вас умилостивить и расшевелить. Проснитесь, вы живете словно во сне. А нам нужно в борении добиться достойной взаимной прямоты. Разве эта цель не стоит усилий?
– Стоит. Арнольд, вы не могли бы сейчас уйти? Вы не обижайтесь. Возможно, это старость, но я уже не способен так долго выдерживать бурные разговоры.
– Тогда напишите мне. Раньше мы переписывались. Не будем же так по-глупому терять друг друга.
– Хорошо, хорошо. Очень сожалею.
– Я тоже очень сожалею.
– Да выкатитесь вы когда-нибудь, черт вас возьми?
– Вот так-то оно лучше, Брэдли, старина. Ну, всего доброго. До скорой встречи.
*** *** ***
Произведение искусства равно своему создателю. Оно не может быть больше, чем он.
*** *** ***
Всякое искусство имеет дело с абсурдом, но стремится достичь простоты. Настоящее искусство выражает правду, оно и есть правда, быть может, единственная правда.
*** *** ***
... люди обычно имеют о себе совершенно искаженное представление. По-настоящему человек проявляется в долгой цепи дел, а не в кратком перечне самотолкования. Это в особенности относится к художникам, которые, воображая, будто прячут, в действительности обнажают себя на протяжении своего творчества.
*** *** ***
А как убого и ограниченно наше понимание, этому искусство учит нас, наверно, не хуже, чем философия. В творчестве заключена безнадежность, о которой знает каждый художник. Ибо в искусстве, как и в морали, мы часто упускаем главное из-за того, что способны замешкаться в решающий момент. Какой момент надо считать решающим? Величие в том и состоит, чтобы определить его, определив же, удержать и растянуть. Но для большинства из нас промежуток между «О, я мечтаю о будущем» и «Ах, уже поздно, все в прошлом» так бесконечно мал, что в него невозможно протиснуться. И мы все время что-то упускаем, воображая, будто еще успеем к этому вернуться. Так губятся произведения искусства, так губятся и целые человеческие жизни оттого, что мы либо мешкаем, либо без оглядки несемся вперед.
*** *** ***
В последние годы, когда было уже слишком поздно начинать, я иногда жалел, что не вел дневника. Человеческая способность забывать поистине безгранична.
*** *** ***
... я, во всяком случае, понимал, как важно бывает держать до поры до времени язык за зубами, пусть даже это грозит тебе молчанием на всю жизнь. Писательство – как женитьба. Ни в коем случае не следует делать решительного шага, пока сам не изумишься своему счастью.
*** *** ***
За жизнь я не насытился морем. Мне не пришлось жить наедине с ним, проводить дни и ночи в пустынном месте на берегу, где слышен лишь звук прибоя, который даже и не звук вовсе, а голос самой тишины.
*** *** ***
Искусство - это как бы псевдопамять; и боль, сопровождающая всякое серьезное произведение, родится от сознания этой неадекватности. Обыкновенно художник - певец своего мирка, у него всего один голос и всегда одна песня
*** *** ***
Каждый художник - мазохист, упивающийся муками творчества, этого блаженства у него никто не отнимет
*** *** ***
Искусство – это не религия, не молитва и не навязчивая идея. Над художником нет господина. Над ним нет никого.
*** *** ***
– Я не без интереса прочел вашу так называемую рецензию.
– Почему так называемую? Это рецензия. Я не буду ее публиковать.
– Не надо вам было присылать ее мне.
– Верно. И если вас это в какой-то мере удовлетворит, готов сказать, что я об этом сожалею. Вы не могли бы разорвать ее и забыть?
– Я и так уже ее разорвал. Боялся, как бы меня не потянуло перечитать еще раз. А забыть не могу. Брэдли, неужели вы не знаете, какие мы, художники, ранимые и обидчивые люди?
– Знаю по себе.
– Да я и не исключал вас, что вы, ей-богу. Мы – и вы тоже. Когда удар наносят по нашему творчеству, он доходит до самого сердца. Я не говорю о газетчиках, бог с ними со всеми, но люди близкие, знакомые иногда думают, что можно презирать книгу и оставаться другом ее автора. Это невозможно. Такую обиду простить нельзя.
– Значит, нашей дружбе конец.
– Нет. В редких случаях обиду удается преодолеть, вступив с обидчиком в новые, более близкие отношения. Я думаю, это удастся и нам. Но кое-что я должен все-таки сказать.
– Я слушаю.
– Вы – и не вы один, это свойственно каждому критику, – воображаете, что разговариваете с человеком, у которого несокрушимое самодовольство, вы разговариваете с художником так, словно он совершенно не видит собственных недостатков. А на самом деле художник обычно знает свои слабости гораздо лучше, чем любой критик. Только, само собой разумеется, он не обнаруживает свое знание перед публикой, это было бы неуместно. Если он напечатал книгу, пусть она сама за себя говорит. Нелепо семенить рядом и приговаривать: «Да, да, я понимаю, она никуда не годится!» Тут уж приходится помалкивать.
– Вот именно.
– Я знаю, что я второсортный писатель.
– Угу.
– Правда, считаю, что в моей работе есть кое-какие достоинства, иначе бы я ее не публиковал. Но я живу, живу ежедневно, ежечасно с неотступным сознанием неудачи. У меня никогда ничего не получается так, как надо. Каждая книга – это погибший замысел. Годы проходят, а ведь жизнь-то одна. Если уж взялся, то надо работать, работать, работать, делать свое дело все лучше и лучше. И каждый для себя должен решать, в каком темпе ему работать. Я не думаю, что достиг бы большего, если бы писал меньше. Меньше просто и будет меньше, только и всего. Я могу ошибаться, но таково мое мнение, и я его держусь. Вы понимаете?
– Вполне.
– Кроме того, мне это нравится. Для меня писательство – естественный способ получать joie de vivre . А почему бы и нет? Почему бы мне не получать удовольствие, если я могу?
– Действительно, почему?
– Можно, правда, поступать так, как вы. Ничего не доводить до конца, ничего не печатать, жить в постоянном недовольстве белым светом, лелеять в душе идею недостижимого совершенства и на основании этого задирать нос перед теми, кто делает усилия и терпит неудачи.
– Как это метко сказано.
– Вы не обиделись на меня?
– Да нет.
– Брэдли, не сердитесь, наша дружба страдает из-за того, что я преуспевающий писатель, а вы нет – в общепринятом понимании. Прискорбно, но правда, так ведь?
– Ну да.
– Поверьте, я говорю это не для того, чтобы вас разозлить. Мною движет внутренняя потребность отстоять себя. Ведь если я не отстою себя, я вам этого никогда не прощу, а я вовсе не хочу к вам плохо относиться. Убедительно, с психологической точки зрения?
– Без сомнения.
– Брэдли, мы просто не вправе быть врагами. Дело не только в том, что дружба всегда приятнее, дело еще в том, что вражда гибельна. Мы можем уничтожить друг друга. Брэдли, да скажите хоть что-нибудь, ради бога.
– До чего же вы любите мелодраму, – сказал я. – Я никого не могу уничтожить. Я стар и туп. Единственное, что меня занимает в жизни, это книга, которую я должен написать. Только это для меня важно, а все остальное вздор. Я сожалею, что расстроил Рейчел. Вероятно, я уеду на некоторое время из Лондона. Мне надо переменить обстановку.
– О господи. Почему такое спокойствие, такая сосредоточенность на самом себе? Орите на меня. Размахивайте руками. Ругайте, спрашивайте. Нам надо сблизиться, иначе мы погибли. Дружба так часто оказывается на поверку застывшей, замороженной полувраждой. Мы должны спорить, бороться, если хотим любить. Не будьте со мной так холодны.
– Вам хочется заставить меня орать и размахивать руками. Но я все равно не буду.
суббота, 27 апреля 2013
пятница, 26 апреля 2013
Данниэль.
Колыбельная метели
"Где я? Вечер или ночь - не понятно...
Понимаю, что пути нет обратно,
Лишь вперед, за шагом шаг, ближе к цели...
Ледяная пыль в глаза, вой метели...
Вьюга, матушка, уймись ты на время,
Непосильно для меня твое бремя...
Я устал...и сердце бьется все тише,
Отпусти меня, метель, слышишь?
Слышишь..."
"Ты приляг, дружок, поспи хоть немного...
Не кори и не суди меня строго...
Отпустила б - сердце рвется от грусти!
Только Мертвая гора не отпустит...
Засыпай, мой мальчик, спи здесь спокойно.
Все прошло...уже тепло и не больно...
Ты проснешься там, где жаркое лето,
Где дыханьем жизни вечность согрета..."

Колыбельная метели
"Где я? Вечер или ночь - не понятно...
Понимаю, что пути нет обратно,
Лишь вперед, за шагом шаг, ближе к цели...
Ледяная пыль в глаза, вой метели...
Вьюга, матушка, уймись ты на время,
Непосильно для меня твое бремя...
Я устал...и сердце бьется все тише,
Отпусти меня, метель, слышишь?
Слышишь..."
"Ты приляг, дружок, поспи хоть немного...
Не кори и не суди меня строго...
Отпустила б - сердце рвется от грусти!
Только Мертвая гора не отпустит...
Засыпай, мой мальчик, спи здесь спокойно.
Все прошло...уже тепло и не больно...
Ты проснешься там, где жаркое лето,
Где дыханьем жизни вечность согрета..."

Данниэль. Ледяное безмолвие
www.stihi.ru/avtor/viverona
Ледяное безмолвие...Падает снег...
В лунном свете искрятся кедровые ветки,
В этих диких местах вечный сумрак и редко
Слабый солнечный лучик касается век...
Лишь хрустальное небо над черной тайгой,
Ярких звезд хоровод да снегов белый саван,
Плачет ветер,о том, кто в заснеженных скалах
В белом танце метели нашел свой покой.
Не буди его, вьюга, пусть сладкие сны
Ему снятся в сияньи багровой Авроры...
В снежном мареве дремлют Уральские горы
В ожидании близкой...далекой весны...

ещё apт Daniel Danger
www.stihi.ru/avtor/viverona
Ледяное безмолвие...Падает снег...
В лунном свете искрятся кедровые ветки,
В этих диких местах вечный сумрак и редко
Слабый солнечный лучик касается век...
Лишь хрустальное небо над черной тайгой,
Ярких звезд хоровод да снегов белый саван,
Плачет ветер,о том, кто в заснеженных скалах
В белом танце метели нашел свой покой.
Не буди его, вьюга, пусть сладкие сны
Ему снятся в сияньи багровой Авроры...
В снежном мареве дремлют Уральские горы
В ожидании близкой...далекой весны...

ещё apт Daniel Danger